|
Д / Дидерик Йоханнес Опперман /
Ночной дозор
та в карьер.
Как же придти я к тебе могу,
с рыбаками, с охранниками вместе,
кой-чего поднабравши на берегу, -
как при всех мы будем, скажи по чести,
ты - караты считать, а я - деньгу?
Ты владыка алмазов, ты всесилен,
не один Бракфонтейн ты прижал пятой,
но твоим товаром и Ранд изобилен,
ты Базель цепью сковал золотой
и мастеров брюссельских гранилен.
Сквозь телескоп я гляжу в небосвод
с вершины гордой твоей цитадели,
веду разноцветным пичугам счет,
вижу, взлетают Божьи качели:
падение - взлет, падение - взлет.
Смеешься!.. Понятна тоска твоя:
даггой, устав от купли-продажи,
ты себя доводишь до забытья, -
но тебе ли, остывшему к женщинам даже,
не знать многогранности бытия!
Уж ты-то знаешь, какого сорта
начинка лживых людских сердец!
Прежде хоть верили в Бога, в черта,
в право и правду, но - все, конец,
кончилась вера, как тряпкой стерта.
Все святое во мне догорело дотла,
я сам запятнан первостатейно, -
чтоб душа моя спокойна была,
я должен жителям Бракфонтейна
дать хотя бы шанс отвратиться от зла.
Прошу как друга - и вот почему:
если камни ты купить соизволишь,
я постройку храма здесь предприму.
Не жертвуй, нет, но купи всего лишь,
я доверяю тебе одному".
В полночь оба пришли к холму,
Кун револьвер деловито вынул
и приятелю в грудь разрядил своему.
"Отче, зачем ты меня покинул..."
Кровь заструилась во тьму.
III. СВЕТЛЯК
Фонари впиваются в сумрак ночной,
в соленые лужи, в скальные щели,
летучие мыши скользят стороной,
белеют алоэ... Вышло на деле,
что хищник полакомился блесной.
"Так вот теперь и я умру.
Ничто от ищеек не даст защиты,
никто не укроет меня в миру.
О том, что оба мы ночью убиты,
узнают Ранд и Брюссель поутру.
Ну, а если отстанут, меня не тронув?
Вернусь, чтобы снова с утра начать,
радуясь ветру с прибрежных склонов,
в дубильном чаду штиблеты тачать
для покойников или молодоженов.
Пусть ложки мне драют черные слуги,
пускай выбивают половики,
пусть дети бегут от меня в испуге,
и пищат возле суки голодной щенки...
О, как расцвели орхидеи в округе!
Страшна скотобойня и велика.
Топор из бычьей туши не вынут,
и над овцой - тесак мясника...
О, как мои ноги ужасно стынут
на гладком гравии у родника!
Ты некогда сделал калекой меня,
одел детей моих темной кожей, -
и, живьем на краю земли схороня,
наблюдаешь за нами теперь для чего же,
Сам же творенья Свои кляня?
Жалкие сгустки костей и жил
заслал ты жребий влачить подъяремный;
на Береге Смерти объединил
локацией, камерою тюремной -
но на борьбу не оставил сил.
Свой лучший рассеял ты самоцвет
у края земли, - и мне, калеке,
иного места в подлунной нет:
но и здесь надо мной, над убийцей, вовеки
сверкает Твой бес
|